[painfull-hotdogs]

Короче, моя группа частично рыдала над этим текстом, частично пропёрлась по нему, а преподавательница вообще сказала, что" этот отчёт обладает художественной ценностью, Кать, прочитайте обязательно!"
Вешаю. Канон - "Дикие лебеди" Андерсена. Персонаж... ну догадайтесь.

Тысяча с хреном слов.

Когда я впервые увидел её, я подумал, что передо мной ангел, так прекрасна и чиста она была.
Охотничья свора привела нас к пещере, в которой она пряталась - от нас ли, от непогоды, мне неизвестно. Я помню, как свирепые голодные псы ложились у её ног и лизали ей руки, помню её улыбку и свет её глаз. Она беззвучно смеялась и ласкала собак, а те поскуливали, как молочные щенки, и толкались боками, борясь за её внимание.
А потом она увидела меня.
В её глазах появился испуг, и она шагнула назад, в груду крапивных стеблей.
- Кто ты? - спросил я её. - Ты так прекрасна...
Она покачала головой, и я увидел грусть на её лице.
- Я заберу тебя отсюда, тебе не место здесь! Твоя красота достойна королевского дворца, о прекраснейшая. Прошу, пойдём со мной!
Она вновь покачала головой и вздохнула, но позволила мне увести себя.
Я посадил её в седло впереди себя, чтобы она не упала, но это, казалось, было ей совсем не нужно - казалось, она способна обойтись и без седла вовсе. Я слышал, как охотники за нами переговариваются, как брешут псы, но всё это было неважным. Весь мир, казалось, тогда сосредоточился для меня в запахе светлых волос, в обожжённых пальцах на луке седла, в тёплом плече, касающемся моей груди - в ней, моей лесной деве, моём ангеле. Я приказал возвращаться.

Столица была потрясена ею. Она была нема, но столь прекрасна, столь светла, что её любили все, от простолюдина до рыцаря, от монаха до моряка. Она осветила не только мою жизнь, но и жизнь каждого жителя королевства. Я умолял её стать моей женой, но она только качала головой, и глаза её были грустными. Желая развеселить её, я приказал привезти из пещеры её вещи - сорванную крапиву и несколько рубах, очевидно, из неё сплетённых.
В тот день она впервые улыбалась мне и была так счастлива, что солнце светило ярче.
Я знал, что она разделяет мои чувства, и не мог понять её отказа. Многие бессонные ночи провёл я, терзаясь болью и размышляя. Я не мог помыслить, что же могло стоять на пути наших чувств? Может быть, она уже обручена?
Когда я спросил её об этом, она с печалью покачала головой и сделала знак, что не может объяснить мне всего. Сердце моё заполнила нежность, и, обняв её, я заверил её в том, что никогда не оставлю её, какой бы ни была её тайна. Заплакав, она прильнула ко мне, и я осмелился поцеловать её.

В тот день она наконец согласилась стать моей женой. Моя дева, моя королева, моя супруга перед ликом Бога.
Радости моей и моего народа не было предела. И только архиепископ не разделял этого, был хмур и раздосадован. Он знал ещё моего отца, и я всегда верил ему и его предчувствиям, но когда он заговорил о тьме в её сердце, о ведьмовских чарах, клянусь, я был готов убить его. Посмотрев в моё лицо, он побледнел и поспешил удалиться, напоследок посоветовав мне быть ночью на дворцовом кладбище.

Безлунной ночью, снедаемый сомненьями, я лежал без сна и почувствовал, как моя дева тихонько встала и вышла за дверь. Сразу вспомнились мне слова архиепископа, но я гнал их от себя, как гнал плохие мысли. До утра пролежал я один, а перед рассветом она возвратилась и легла со мной, как будто и не было этой пустой ночи.
Так продолжалось неделю. Ночами я лежал без сна, днями - хмурился и злился, она чувствовала это и плакала, и я злился ещё больше, уже на себя, за то, что она плачет из-за меня, и не было конца этой боли.
В одну из ночей она по обыкновению встала и вышла, а я, не в силах больше выносить это, проследовал за ней.
Потеряв её из виду в дворцовых коридорах, я со злобой ударил кулаком по камню и вдруг вспомнил - кладбище! Если слова архиепископа правдивы, она будет там! Я поспешил туда.
Густая листва садовых кустарников скрывала меня, и я незамеченным добрался до самой ограды. Там я и увидел её. В тёмном плаще, с корзинкой в руках, она шла по кладбищенской дорожке, и отвратительные ведьмы плясали на могилах вокруг неё. Вскоре она скрылась среди них.
- Вот видите, Ваше Величество. - неожиданно раздавшийся голос архиепископа заставил меня подпрыгнуть. - Я часто здесь бываю по ночам в последнее время, сами видите, что творится. Она ведьма, как я и говорил. Она одна из них. она околдовала вас.
Я отмахнулся от него и, сев на землю, зажмурился. Не может быть. Не может этого быть!
- Может, Вашество. Вы сами всё видели. А теперь позвольте мне проводить вас.
Я не следил, куда мы шли. Стены, двери и проёмы окон, доспехи и картины проносились перед моими глазами, но не находили во мне отклика. Я был раздавлен, уничтожен, растоптан каблуками её туфель подобно кости мертвеца. Кто-то сунул мне в руки кубок, я выпил не глядя.
Как же так?..
Я ведь... люблю тебя?..

Архиепископ выглядел мрачным, но удовлетворённым.
- Ваше Величество, по закону ведьму надлежит судить, и по итогам суда определить меру её наказания. Вы вынесете вердикт?
- Пусть народ судит её.- сказал я и не узнал своего голоса.
Пусть народ судит свою королеву. Я - не в силах.

И народ присудил - сжечь ведьму.
Мне казалось, что моё сердце остановилось.
Наплевав на слова архиепископа, наплевава на решение людей, я молился Богу, чтобы она жила. Она, кем бы она ни была, ангелом или ведьмой, она должна была жить! Как глуп, как глуп я был, забирая её из леса!
Она слабела день ото дня, её кожа бледнела, руки становились тоньше. Я спускался в темницу, где она была заперта вместе с её "работой" - рубахами из крапивного полотна. Я умолял её сказать мне хоть слово, хоть одно слово, что она невинна, что это всё ложь, чтобы я смог освободить её, но она молчала и, грустно качая головой, продолжала шить.
Архиепископ сурово гладел на меня и "настоятельно рекомендовал" больше не видеться с ведьмой, чтобы её чары не получали подпитки. Я просил его быть с ней в последнюю ночь, и он, скрепя сердце, согласился. Он святой человек, возможно, она сможет говорить с Богом в его сердце.

Но она молчала. Молчала, когда её выводили из темницы; молчала, когда её везли к плахе. Народ, увидев, что она
продолжает работу, взбесился и хотел растерзать её. Я отвернулся, не в силах смотреть, и услышах клопанье крыльев и изумлённые вздохи. Одиннадцать белоснежных лебедей уселись по краям повозки и распростёрли крылья, защищая её.
Я не верил своим глазам - это ли не знак, что она невинна?! Но никто не заступился за неё, никто не смел произнести эти слова вслух. Под тяжёлым взглядом архиепископа, приказывающего страже отогнать птиц, все молчали.

Вдруг она встала, держа в руках одну из рубашек, и надела её на сидяего рядом с ней лебедя. Его клёкот перешёл в воинственный клич, когда перья ссыпались с человеческого тела, показав статного юношу, лицом похожего на неё. Он выхватил меч и направил его на подбежавших стражников.
- Я защищу сестру.
Рядом с ним встал второй, похожий на него, после - третий, и вот уже десять братьев теснят стражу от повозки, на которой моя дева обнимает последнего, одиннадцатого, у которого одна рука так и осталась крылом.
- Теперь я могу говорить!
Все звуки затихли, когда она выпрямилась и заговорила. Я бросился к ней.
- Я невинна, мой народ. Я дала обет молчанья, чтобы спасти братьев.- я упал на колени перед ней и не смог сдержать слёз, почувуствовав её лёгкие пальцы на своей голове.- Я невинна, мой король. - прошептала она.- Прости, что причинила тебе столько боли.
Она покачнулась и упала мне на руки, лишившись чувств. Её братья стояли вокруг нас, похлопывая друг друга по плечам и улыбаясь.
Я прижал её к сердцу и дал себе клятву - никогда больше её не покидать.